Это странное ощущение дежавю похоже на то, когда, просыпаясь, на протяжении всего дня пытаешься вспомнить сон, интуитивно зная, каким он был: хорошим или плохим. Но не получается, кажется вот она зацепка, но смазанные очертания ускользает сквозь пальцы точно горячий песок Безымянной пустыни, к которой Михаил проникся искренней симпатией. По его мнению, для спокойного житья места лучше было не найти. Чувство повторения в Глубине – заурядное явление, здесь каждому третьему что-то мерещится, чему нет разумного объяснения. В этом мире логики не существовало вообще. Ее законное место заняло безумство мысли, идеи, эмоции и всей жизни вместе взятой. Но можно было ли назвать это жизнью? Михаилу, пробывшему в Глубине больше 10 лет, иногда на ум приходило сравнение, согласно которому все души – муравьи, посаженные в стеклянную коробку с насыпанным в нее песком, таким жалким он себя порой чувствовал. С каждым днем яма, вырытая им, становилась глубже, задумываясь над тем, что его ждет на обратной стороне правды, схожей с вымыслом душевнобольного, он понимал, что занимается бессмысленной тратой времени. Перед ним лежало два пути: бесконечность и жесткое столкновение с толстым стеклянным дном коробки. Ни то ни другое не гарантировали покоя и истины. Это был бег по замкнутому кругу, берущий начало с момента, когда из ниоткуда в переродившемся мозгу появляются первые буквы потерянного в безвременье имени и продолжающийся беспредельно.
Михаил рассеяно наблюдал за осторожными движениями девушки, прикидывая в уме сколько уже длится его опоздание, что, в общем-то, было той еще глупостью, ибо даже время здесь с завидной регулярностью менялось как вздумается. Затем она назвала свое имя, протянув ему под нос запястье. На коже были выведены символы, не имеющие ничего общего с алфавитом, но он без труда их прочел, сложив в имя.
- Значит Аранелл. – Утвердительно кивнув, сказал Михаил, представившись следом. – Меня зовут Михаил, рад знакомству, Аранелл.
На первых порах, решил про себя мужчина, он будет, как можно чаще называть ее по имени, чтобы она привыкла к его звучанию, – он не мог сказать наверняка, настоящим ли было имя, внезапно всплывавшее в голове после пробуждения, оно могло быть мнимым, - и ему побыстрее запомнить.
Ветер не унимался, он машинально схватил развивающий флагом галстук. Неожиданно буйство природы стихло, исчезли все звуки, воцарилась гнетущая тишина, которую спешило нарушить голодное урчание. Михаил, сохраняя молчание, не шелохнувшись, не меняясь в лице, опустил внимательный взгляд на живот Аранелл. Тогда-то под аккомпанемент собственного желудка он вспомнил, что за весь день у него во рту не побывало и хлебной крошки.
По-настоящему собачий нюх уловил запах мяса, желудок громко взвыл, Михаил погладил живот, успокаивая митингующий организм. Но одной нежностью сыт не будешь. Мужчину смутило такое не подчинение и он, потупив взор, испод бровей посмотрел на девушку, страдающую от аналогичной забастовки.
- Здесь не далеко есть лавка... – Желудок не дал договорить, Михаил проглотил слова. Не продолжая, он взял девушку за за запястье и решительно зашагал в сторону, откуда распространялся манящий запах. Через три жалкие минуты они сидели за стойкой, дожидаясь, когда приготовится мясо. Михаил не замечал, что нервно дергает ногой, глаза заворожено смотрели на жарившийся кровавый кусок наполовину готовой животной плоти, а из уголка рта тонкой, неуловимой струйкой стекала слюна. Тиканье наручных часов отдавалось молоточным боем в висках. Не выдержав, он стукнул по деревянной панели.
- Давай сюда, мне плевать, что оно не готово! – Мужичок икнул в ответ, удивленный дерзостью клиента и неуверенно поставил перед путниками тарелки. Михаил, взяв в руки приборы, принялся резать мясо, но выходило паршиво. У него не получалось отрезать даже маленького куска и тогда, отчаявшись, он схватил мясо пальцами и зажав зубами, упорно оттянул от себя. Покосившись на девушку, не выпуская мяса, непонятно пробудил:
- Феш, фефо фишишь.
